|
7 июня 2006 года по приглашению ЦК политической партии "Единая Россия" митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл, председатель Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата выступил с лекцией перед активистами партии. Краткий дайджест лекции под заголовком "Цивилизация стоит на опасном пути" был опубликован на официальном сайте партии 9 июня, более пространная расшифровка опубликована 14 августа (в рубрике "Партийная учеба").
Предлагаем вниманию читателей некоторые выдержки из выступления митр.Кирилла (жирный шрифт - наш):
...абсолютное большинство людей в России является сторонниками ценностей, исторически восходящих к отечественной религиозно-культурной традиции. Когда я говорю о такого рода традиции, то имею в виду, конечно, и православие, и ислам, и буддизм, и иудаизм, – все наши четыре традиционные религии, которые уходят своими корнями в глубь тысячелетней истории России.
...что является одной из самых великих опасностей для человечества сегодня? Обычно в ответах на подобные вопросы мы ориентируемся на вещи вполне практические – загрязнение и деградация окружающей среды, истощение природных ресурсов, политический терроризм, угроза использования оружия массового уничтожения, демографический кризис в одних местах и проблемы, связанные с избыточным ростом населения, – в других. Но при этом очень редко мы связываем тему глобальных угроз роду человеческому с состоянием человеческих умов. (...) Я думаю, что самые большие опасности и угрозы для будущего человеческой цивилизации сегодня зарождаются и пребывают на уровне нашего мышления. (...) Нынешнюю эпоху философы называют эпохой постмодерна. У этой эпохи есть свои характеристики, среди которых важнейшая заключается в том, что постмодернистская идея исключает понятие истины. Здесь нет понятия единой, всеобъемлющей, универсальной истины. Вместо нее – собрание различных и часто взаимоисключающих точек зрения, плюралистическое равноправие всевозможных мнений, позиций и взглядов. И вот пример того, чем это чревато. Сейчас на уровне Совета Европы в Страсбурге рассматриваются предложения, согласно которым необходимо принципиально перестроить преподавание истории, поскольку никакой объективной исторической истины не существует. (...) давайте посмотрим, как будет работать эта теория исторической относительности применительно к одному конкретному случаю. В прошлом году мы праздновали 60-летие Победы в Великой Отечественной войне. Что такое эта война для нас? Это подвиг нашего народа. Никто не говорит, что не было ошибок командиров, начиная со взводных и заканчивая командующими фронтами. Мы знаем, как много людей погибало, в том числе в ситуациях, когда, быть может, человеческих потерь можно и нужно было избежать. Но что было бы с нашим народом, если бы армия, если бы ее солдаты, получая приказ, первым делом задавали себе вопрос: а это правильный приказ или ошибочный? Нужно эту высотку брать или не нужно? Сколько мы положим здесь жизней, и стоит ли того эта высота? Ведь мы победили потому, что в ситуации, когда решалась судьба страны и народа, никто не раздумывал и не мучился рефлексией на тему жизни и смерти, долга и целесообразности. И шли стеной, и защитили Родину, и выиграли величайшую в истории войну, несмотря на то, что уступали противнику во всем, кроме силы духа и готовности к народному подвигу и личной жертве.
Человек отличается от других живых существ не тем, что он способен сделать компьютер, а животное - нет. В животном мире тоже ведь присутствует разум. Значит, и здесь есть место некоему мыслительному процессу. А вот чего лишен животный мир? В нем нет нравственности, нет способности отличать добро от зла, и потому животным управляет инстинкт. (...) Животное не имеет представления о совести, оно знает лишь страх наказания. Совесть отличает только человека, она представляет собой некую сигнальную систему, основанную на способности личности к различению между добром и злом. Если мы совершаем зло, то совесть начинает в нас говорить, и ее голос обличает нас.
Думаю, большинство из здесь присутствующих в свое время изучало марксистско-ленинскую философию, которая представляла собой довольно стройную систему. (...) Однако камнем преткновения для диалектического материализма стало понятие нравственности. В трактовке этого явления марксизм все объяснял воздействием на индивидуума социальной среды. Но если это так, то абсолютной нравственности в природе быть не может, потому что в Америке социальная среда одна, а в Советском Союзе - другая, тогда как где-нибудь на Сандвичевых островах - третья. Итак, выходило, что абсолютной нравственности на свете нет. Помните – "бытие определяет сознание"? Значит, и нравственность определяется бытием. Но получалась странная штука: нравственные законы "не убий", "не укради", "не прелюбодействуй" и им подобные существуют у всех народов, во всех уголках мира! Этого принять и объяснить марксисты не могли, продолжая настаивать на том, что совесть и нравственность формируются окружающей социальной средой. Но если додумать эту мысль до конца, то неумолимая логика неизбежно приведет нас к идее нравственного релятивизма. Как эта идея воплощалась на практике? В одном месте говорили: хорошо то, что хорошо для рабочего класса! В другом - хорошо то, что хорошо для великой Германии! В третьем - что хорошо для "Дженерал моторс", то хорошо для Америки! И так далее… А нравственность либо абсолютна, то есть едина и неделима, как я позволил себе заявить на Х Всемирном Русском Народном Соборе, либо ее нет в наличии.
А что происходит с понятием нравственности в переживаемую нами эпоху постмодерна? Согласно ее постулатам, нравственности как таковой не существует. Точнее, нравственный выбор относителен и строго персоналистичен. То, что вы для себя выбираете согласно своим представления о добре и зле, - это и есть ваша нравственность. Вы полагаете, что нужно строить прочную семью и жить ее заботами, что необходимо любить Родину и воспитывать в этой любви своих детей. А ваш сосед считает, что семья является пережитком прошлого, который вытеснят беспорядочные связи и гомосексуальные отношения, что в однополые "семьи" нужно брать сирот и воспитывать их в этой системе "ценностей", что "патриотизм – последнее прибежище негодяя" и никакой Родины для человека в наше время вообще не существует, что хорошо только там, где деньги платят, и если мой успешный бизнес уничтожает природную среду обитания, то меня лично это не должно заботить… Эпоха постмодерна уравнивает все со всем, в ее глазах одинаковой ценностью обладают все подходы, и все они имеют равные права на существование. Сегодня идеология постмодерна уже вторгается в сферу законодательного регулирования.
Школа, Церковь, родители говорят ребенку одно, а улица, телевизор, газеты, вся окружающая жизнь ежедневно и ежечасно утверждают совсем другое. Подрастающее поколение воспитывается в этой шизофренической раздвоенности сознания, и остается еще только диву даваться, каким образом наша молодежь в основном продолжает сохранять верность исконным нравственным началам и нравственным принципам. (...) Почему сейчас развернулась столь ожесточенная борьба вокруг идеи нравственных ценностей, почему в связи с этим Церковь стала основным объектом нападок со стороны, как правило, неолиберальной части общества? Что такого особенного было сказано от лица православных, а также верующих других традиционных религий на Х Всемирном Русском Народном Соборе? Мы высказали там очень простую и очевидную вещь: свобода человека является позитивным фактором только в том случае, когда она приводит нас к добру, а не ко злу. Казалось бы, о чем здесь дискутировать, ведь это понятно даже на уровне простого здравого смысла и здорового нравственного чувства. Но сразу вслед за тем, как мною были произнесены эти слова с трибуны Собора, – еще даже до публикации текста доклада, других соборных документов, – в эфире радиостанции "Эхо Москвы" началась самая настоящая истерия. Как он посмел! Какое право имеет Церковь обращаться к народу с таким посланием? (...) Подобная реакция легко объяснима, ибо был затронут самый чувствительный нерв сегодняшней жизни человечества, нынешнего этапа развития современной цивилизации в целом и нашей страны, в частности. Формулировки, одобренные Собором, били в самую точку, в самую десятку.
[в средневековой Западной Европе] Католическая Церковь была хорошо организованна и дисциплинированна, она была влиятельна и уважаема, располагала необходимыми финансами, и в результате без труда заняла ключевое место у кормила светской власти. Кстати, мы также могли с легкостью пойти по этому пути в 1991 году, когда в условиях смуты, растерянности и утраты ориентиров ни одна из тогдашних политических сил и близко не вызывала у основной массы народа такого доверия, как Русская Церковь. В то время КПСС уже сошла с исторической арены, а иные политические структуры в новой России еще не оформились. К епископам и священникам стали настойчиво обращаться с предложениями баллотироваться в депутаты. Помню, меня дважды пытались склонить к выдвижению своей кандидатуры на президентских выборах в качестве альтернативы Б.Н.Ельцину.
В 1517 году произошла самая важная для последующей истории Европы революция. Это была Реформация - революция в лоне самой Церкви, знаменовавшая появление протестантизма. Убежден: не было бы этой революции - никаких других революций в Европе в последующем не произошло бы. (...) Корпус прав и свобод, сформулированный в эпоху Просвещения, через Великую французскую революцию вошел в политическую жизнь Европы. Американская революция и Гражданская война в США сделали его достоянием Западного полушария, и затем по этой схеме развивались все революционные движения, включая все революции в России. Даже большевики использовали эти либеральные лозунги в ходе борьбы за власть с целью привлечения людей на свою сторону, но когда их революция победила, все красивые слова были отброшены за ненадобностью, потому что пришло время откровенной диктатуры. Правда, либеральная фразеология в дальнейшем продолжала употребляться господствующей коммунистической идеологией в пропагандистских и контрпропагандистских целях, однако провозглашаемым гуманистическим принципам отводилась уже чисто декоративная роль. В самом деле, о каких свободе, равенстве и братстве можно всерьез говорить в условиях, когда за инакомыслие физически уничтожали, сажали в лагеря и психушки?
идеология прав и свобод, как она представлена в международном праве, является только и исключительно продуктом западноевропейской философской и политической мысли. Не спорю: это традиция весьма содержательная, уважаемая и влиятельная. Но это вовсе не означает, что она – единственная, что других в нашем мире нет. И, стало быть, нет оснований безоговорочно признавать ее претензию на безальтернативность и вселенское измерение. Уже тогда, при создании ООН, следовало ставить вопрос о ее переосмыслении с учетом культурно-цивилизационного вклада других наций в общее духовное достояние человечества. (...) тогда западным странам нужно было пригласить к диалогу другие цивилизации и культуры. Этого, к сожалению, тогда никто не сделал, и ни о каком плюрализме, ни о какой мультикультуральности Запад в тот момент почему-то не вспоминал. (...) Х Всемирный Русский Народный Собор, обратившийся к этой проблематике, подчеркнул, что мы вовсе не против Всемирной декларации прав человека, равно как и не против общей системы прав и свобод. Разве Церковь может быть против, когда именно благодаря практическому и нелицемерному воплощению этих принципов верующие обрели в нашей стране подлинную свободу? Разве мыслимо было бы, например, мое выступление, подобное нынешнему, перед активом КПСС? Поэтому мы не собираемся утверждать, что хорошее - это плохо. (...) Недостающим системным элементом, своего рода балансиром этой системы оказалось, по нашему представлению, отсутствие какой бы то ни было апелляции к морали, к нравственному чувству.
Единственный и малоэффективный ограничитель безбрежных свобод индивидуума заключен в робкой максиме, на которую с гордостью ссылаются наши либералы: "Свобода одного человека заканчивается там, где начинается свобода другого". Однако в глазах серьезных людей это не является аргументом, ибо при таком подходе мы не получаем ответа на вопрос, есть ли у индивидуума право на грех и право на зло. (...) когда нам говорят: "А вы не смотрите телепередачу, которую вы считаете вредной для себя и своих близких", - это лукавая отговорка. Да, лично я не стану смотреть, а неискушенный ребенок или любопытный подросток будут смотреть пагубные для их душ передачи, которые против нашей воли доставляют нам прямо на дом, тем самым вовлекая в соблазн одних и провоцируя других. Нет, не работает этот тезис, и моя свобода не в силах положить предел чужой вседозволенности. Нашу свободу способны ограничивать только нравственные законы, нами над собой поставленные. Например, патриотическое чувство и достоинство сына своего Отечества не позволят терпеть издевательства над родной историей, глумление над святынями, попрание нравственного чувства.
Размышляя об этом, мы закономерно пришли к необходимости сочетать идею прав и свобод с идеей нравственности. В этом случае получается действительно универсальная система, равно приемлемая для православных, для католиков, для протестантов, для мусульман, для буддистов, для иудеев, для приверженцев светского гуманизма. Потому, что нравственность – единая и неделимая, она общая и всеобщая, ее императивы одинаково внятны для всех, даже для неверующих людей, "ибо когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую", по слову апостола Павла (Рим. 2. 14-15). Потому что Бог вложил нравственное чувство в нашу природу. И если мы будем жить по закону совести, постоянно вслушиваясь в ее голос (что очень тяжело, и каждый знает об этом), то станем естеством творить законное.
...мы отдаем должное гуманитарной идее прав и свобод, уважаем ее и не призываем к ее концептуальной ревизии. Одновременно мы свидетельствуем о том, что помимо персональных прав и свобод в жизни человека есть и другие фундаментальные ценности: вера, нравственность, святыни, Отечество. И предлагаем соединить то и другое, восполнить традиционный корпус прав и свобод недостающим и чрезвычайно значимыми для отдельного человека и общества в целом принципом нравственной ответственности.
...важно, чтобы у нас не появлялось законов, оскорбляющих и возмущающих нравственное чувство человека. Ведь между человеческой нравственностью, духом законов и общественным законопослушанием существует нерасторжимая связь, и поэтому безнравственные законы отвергаются и отторгаются людьми.
Помню, мне довелось стать первым советским гражданином, который побывал в Южно-Африканской Республике. Я посетил дом Нельсона Манделы в Соуэто сразу после освобождения из тюрьмы этого выдающегося борца за свободу. В нашей беседе мы затронули многие темы. В частности, зашла речь о моей недавней встрече с министром иностранных дел в правительстве белого меньшинства, возглавлявшемся Питером Ботой. Министр с возмущением говорил, что борьба с апартеидом есть отрицание правового государства, потому что апартеид существует на основании законов, принятых в ЮАР. И вышедший из тюрьмы Мандела подтвердил: да, мы нарушаем действующие законы. Но делаем это потому, что они несправедливы и бесчеловечны. Они надрывают наше сердце, травмируют наше нравственное чувство. Это действительно было так: законы апартеида оскорбляли и возмущали нравственное чувство людей во всем мире.
Я очень высоко оценил решение мэра Москвы, несмотря на огромное давление со стороны его западных коллег, воспрепятствовать проведению в российской столице гей-парада. Потому что если бы эта скандальная акция состоялась, то очень многие люди, готовые самым самым решительным образом выразить свой протест, оказались бы перед выбором между лояльностью по отношению к закону и верностью своим представлениям об общественной морали. Государство никогда не должно ставить человека в ситуацию шахматной фигуры, оказавшейся в "вилке". Вот почему так важно, чтобы политические решения всегда апеллировали к нашей нравственной составляющей, пока еще, слава Богу, общей для абсолютного большинства народа.
Некоторые критики нам говорят: "Нравственное начало – это прекрасно, но кто будет определять, что такое хорошо и что такое плохо? Не иначе, как сама Церковь. Раньше была у нас КПСС руководящей и направляющей силой, а теперь Православная Церковь начнет учить всех подряд, как надо жить и как не надо". Разумеется, это глубокое заблуждение, и подобные страхи не имеют под собой никаких серьезных оснований. Ни у православных, ни у мусульман нет таких амбиций, как нет ни малейшего стремления кого-то "держать и не пущать". Но нужно ясно понимать следующее. Представление о том, что такое хорошо и что такое плохо, не нуждается в сложных дефинициях и обширных комментариях. Потому что сама наша многовековая духовная традиция, причем не только православная, но и мировая христианская традиция, и исламская, и буддистская, и иудейская традиции, и гуманистическая светская традиция, сохраняют отчетливое представление о добре и зле. И знаете, что лучше всяких слов свидетельствует об общности и неповрежденности нравственного чувства народов мира? Положительный герой в национальных литературах. Обратите внимание на этот образ – будь то в дореволюционной, в советской, в американской, в европейской, в африканской, в японской, в любой другой литературе. Нигде вы не найдете такого положительного персонажа, который был бы лжецом, клеветником, негодяем, разбойником, садистом, педофилом…
Я думаю, что задача нашей Церкви, других религиозных организаций, писательского цеха, интеллектуального сообщества и, конечно, политиков сегодня состоит в том, чтобы вместе работать во имя сохранения тех представлений об истине, которые освящены нашей древней традицией и историей, вскормлены опытом нашего совместного с другими существования в мире. Ибо если мы утратим все это национальное и общечеловеческое достояние, если мы потеряем способность отличать добро от зла, если мы позволим убедить себя в том, что греха как отступления от религиозной нравственной нормы больше не существует, то почему бы антихристу не придти в такой мир? Ибо в нем не будет уже никакой гарантии того, что массы людей не поклонятся с восторгом и не отдадут себя добровольно в рабство какому-нибудь неведомому омерзительному извращению, или изуверской практике, или еще чему-нибудь в том же роде. Но такое общество людей будет нежизнеспособно, ибо нежизнеспособно само зло. Это и станет концом истории. (...) Если никто не остановит человека, залезающего в чужой карман, то наверняка через некоторое время он станет совершать более серьезные преступления. И если его снова не схватят за руку, то он будет делать все более страшные вещи, и так - до самого конца. Ибо зло, если его не остановить, всегда развивается до своего логического предела. А логический предел для злого начала - это непоправимая и окончательная смерть без воскресения, это небытие в отлученности от Бога.
|
